поделиться ссылкой
Будущий писатель Лер Камсар родился 24 октября 1888 года в многодетной семье священника Товмаса Товмакяна и Амаспюр Диланян в городе Ван (ныне Турция). Начальное образование Арам получил в местной армянской школе, а затем в Эчмиадзинском лицее Геворгяна. В 1909 году вернувшись домой, он стал работать учителем в школе Святого Креста (монастырь Ахтамар) и одновременно писать небольшие юмористические рассказы для местной газеты. Заметим, что в своих работах Арам часто подписывался именем Камсар, которое нравилось ему с детства. Свои первые фельетоны, опубликованные в газете «Ashkhadank» сделали его знаменитым. Они настолько пришлись по душе читателям, что пообщавшись с одним из них, Арам решил дополнить свой псевдоним словом «Лер», что с перевода на армянский означает «гора»: «Ты не Камсар, нет, ты - великий Камсар, Лер», - говорили ему.
В 1915 году писатель принимал участие в самообороне Вана. Более того, его дом служил одной из оборонительных позиций против турецких нападений. Но ему, как и остальным жителям Вана не суждено было больше жить на земле предков. В 1918 году Арам переехал в Ереван и тогда же стал писать для местной газеты «Горизонт». Заметим, что в те годы многие его труды были утеряны, либо уничтожены советской властью. Дело в том, что работы Лер Камсара содержали антисоветскую пропаганду и представляли большую угрозу для советского общества. Одна из них, под названием «Буквы русского царя Николая Ульянова Ленина» стала причиной его ссылки в Сибирь.
После возвращения из ссылки писатель работал в органе коммунистической партии Армении - «Khorhrdayin Hayastan». В этот период он опубликовал три популярных рассказа: «Недействительные мертвецы» (1924), «Национальный алфавит» (1926) и «Ошибочные слезы» (1934). Известно, что с 1931-1935 годы проводилось массовое изгнание интеллигенции из Армении. Лер Камсар вновь был арестован, но в этот раз по другой причине: его обвинили в попытке покушения на жизнь нового вождя - Иосифа Сталина.
«Я понял, что приговор мне вынесен заранее и меня вызвали лишь затем, чтобы я признался в совершении "преступления"»,- писал Лер Камсар в своем письме.
После длительных судебных разбирательств, писателя лишили свободы на долгие годы: сначала он 3 года провёл в шахтёрском городе Воркута, а затем ещё 17 лет в Варденисе, без права писать рассказы и и свидания с родными.
«Моя комнатка была ужасно крохотной. Зимой положение становилось воистину невыносимым. Все то, что содержало хоть каплю воды, обращалось в лед. Чтобы разгрызть окаменевший хлеб, я отогревал его в постели за пазухой, чтобы он хоть чуточку отошел от тепла моего тела...»
В 1955 году его дело было рассмотрено Верховным Судом Армении и он был полностью реабилитирован. После долгих лет ссылки, писатель вернулся в Ереван. Он снова начал писать рассказы и после публикации сборника «Человек в домашней одежде» вновь обрел былую популярность. Но слава Лер Камсара оказалась временной. После выхода в свет книги «Директор театра», которую он выполнил по заказу журнала «Vozni», советский режим вновь запретил Лер Камсару опубликовывать свои работы. Этот стресс вызвал у писателя сердечный приступ, ставший для него роковым. В своём предсмертном завещании он попросил похоронить его лицом вниз, чтобы не видеть подобное правление его родины. Шел 1965-й год.
«Не сомневайтесь, когда-нибудь режим сменится, и я, даже весь истлевший, снова перевернусь на спину», - написал он в последнем письме. Напомним, что с обретением независимости, многие из сохранившихся рассказов писателя стали литературным наследием Армении.
Письмо царя Николая Ульянову (Ленину)
Ссыльный царь направил пространное письмо Ленину, из которого приводятся нижеследующие цитаты.
Дорогой Ленин, мой товарищ и соратник!
Сердце мое охвачено превеликим ликованием, поелику изо дня в день узнаю о твоих деяниях. После моего ареста я испытывал мучительные терзания совести – ведь перед ссылкой так и не успел позаботиться о своем преемнике. Но теперь радуюсь – именно ты благодаря своей изобретательности продолжишь начатое мною дело.
С особым удовольствием я воспринял весть об аресте Бурцева. Покажи-ка кузькину мать этому "кроту", который только и делал, что бесцеремонно предавал огласке тайны монархии.
Если тебе удастся схватить Керенского, сделай милость, сообщи мне с оказией – на душе полегчает, когда увижу заклятого врага моего за решеткой. Ты его непременно казни!
Прости великодушно, но хочу спросить у тебя: ежели ты разделял мои взгляды, так отчего же во время моего царствования чурался меня, не стал моим союзником? Был бы ты в России, когда меня свергли с трона, уверен – ты бы спас меня от этой напасти.
Но как бы там ни было, теперь я счастлив, поелику мое отмщение находится в твоих надежных руках.
Можешь всецело положиться на мое детище – тайную "охранку", которую, возможно, малость потрепали, однако ежели восстановить ее статус, то она еще сослужит тебе добрую службу.
Что слышно о Пуришкевиче? Разыщи его или же Маркова – можешь им обоим полностью довериться, они мои, а значит, и твои друзья.
До меня дошли слухи, будто ты расстреливаешь преступников, а я их по обыкновению отправлял на виселицу. В этом мы с тобой расходимся, однако сия незначительная тактическая неувязка не внесет разногласия между нами. Цель у нас с тобой одна: уничтожить революционеров, а с помощью виселицы или расстрела – не суть важно.
Ты величаешь себя председателем комиссаров. Должен сказать, что ты не очень удачно назвал себя. Царь – ведь звучит-то куда лучше, нежели комиссар. Да ладно уж — у нас же с тобой одинаковая миссия, так что какая разница, как себя именовать. Хочу просто сказать, что титул царя мне больше по душе, чем звание комиссара.
Прочитал письмо Гвоздева. Его якобы во время моего царствования семь раз арестовывали, и пытки, которым подвергал его я, по сравнению с твоими – невинные шалости. Так вот заявляю: это заведомо наглая ложь, порочащая мое честное имя. Я всякий раз храбро карал преступников, с такой же беспощадностью, что и ты. Одно верно: я действительно не раздевал арестантов в тюрьме, но зато до иных моих поступков ты бы и не додумался.
Гвоздев и ему подобные хотят доказать, будто мы с тобой используем разные средства. Однако совершенно очевидно, что наши действия схожи как две капли воды. Я расстрелял Шмидта, ты – юнкеров; я изнасиловал Спиридонову, ты – целый женский батальон. Я намеревался установить мир с Германией, ты собираешься поступить так же…
Дорогой Ульянов! Сердце мое преисполнено глубокой печали, хочется излить перед тобой душу, но перо мне не повинуется…
Как тебе живется? Как самочувствие супруги? Был бы жив Распутин, он непременно развеселил бы твою женушку, как когда-то забавлял мою.
С сердечными пожеланиями, твой Николай.
P.S. Совершенно забыл спросить: не мог бы ты приказать, чтоб меня вернули в Петроград? Кажется, моя персона уже вне опасности, поелику всех революционеров пересажали. Во всяком случае считаю своим долгом поставить тебя в известность.
Ежели найдешь мою просьбу преждевременной, ничего страшного, я могу еще несколько дней подождать.
1918г.
